МОНТЕНЬ МИШЕЛЬ ЭЙКЕМ ДЕ (15331592)

французский мыслитель, юрист, политик. Из купеческой семьи; родовое имя Эйкем. Первый в семье носитель дворянского имени (по названию приобретенной в 15 в. прадедом М. сеньории Монтень). Изучал философию в Гийеньском коллеже и Университете Бордо. Продолжил обучение в Тулузском университете. Член парламента Бордо (с 1557). Дважды становился мэром Бордо. Интеллектуально сформировался под воздействием идей стоицизма и скептицизма. Основные сочинения: *Опыты* (в трех книгах первая их редакция издана в 1580, окончательная в 1588), *Путевой журнал* (написан в жанре индивидуального дневника в 1580-1581, издан в конце 18 в.) и др. В 1676 *Опыты* М. были внесены Ватиканом в *Индекс запрещенных книг*. Не стремясь к созданию собственной философской системы, выступил основоположником жанра философско-морализаторского эссе в европейской культуре. Был общеизвестен как глубокий знаток и тонкий интерпретатор классической традиции: в *Опытах* М. были содержательно использованы более 3000 цитат античных и средневековых авторов. Целью творчества М. было написание своеобычного *учебника жизни*: по М., *нет ничего более прекрасного и оправданного, чем хорошо и честно исполнить роль человека*. Предметом большинства эссе М. являлось поведение человека в экстремальных ситуациях, раскрывающее как самые причудливые движения его души, так и самые разнообразные патологии его характера (с точки зрения М., *истинное зеркало нашей речи это течение нашей жизни*). М. сумел осуществить значимый поворот в системе ценностей западноевропейского интеллектуализма: *хорошо заполненной голове* (Ф.Рабле) М. акцентированно предпочитал *правильно выработанный разум*, воспитываемый на исторической эрудиции, склонности к парадоксам и двусмысленностям. Основания миропонимания М. были изложены им, в частности, в эссе *Апология Раймона Себона*. Согласно М., природа человека двойственна: зачастую необузданные духовные устремления нейтрализуются физическими возможностями его тела. Осмысление и принятие этого как неизбежной данности позволяет людям ориентироваться на идеал подлинно счастливой жизни жизни в умеренности. Органы чувств человека несовершенны (*кто знает, не лишены ли мы одного, двух, трех или нескольких чувств?*), способности нашего познания ограниченны лишь один Бог, согласно М., всеведущ. Неспособность людей четко определиться в выборе между *Я знаю* и *Я не знаю* естественно трансформируется, по мнению М., в единственно правильно поставленный вопрос: *А что именно я знаю/ , предполагающий воздержание от суждении, подлежащих дальнейшему рассмотрению. С точки зрения М., *... если хочешь излечиться от невежества, надо в нем признаться... В начале всяческой философии лежит удивление, ее развитием является исследование, ее концом незнание*. Гносеологический скептицизм М. фундировался также на его мысли о том, что все живое (в том числе и люди) находится в постоянном изменении: существование человека неизбывно состоит из *движения и деятельности*. При этом, М. полагал долгом любого индивида стремиться к самосовершенствованию, рассматривая самопознание как первейшую обязанность человека. Как полагал М., *человек может быть лишь тем, кто он есть; он способен выдумывать лишь в меру собственного опыта; какие бы усилия он не предпринимал, ему будет известна лишь собственная душа*. Одоление людского невежества, по М., жизненно важно, ибо *люди ничему не верят так твердо, как тому, о чем они меньше всего знают*, а *...не достигнув желаемого, они делают вид, будто желали достигнутого*. (*Об истине же, утверждал М., нельзя судить на основании чужого свидетельства или полагаясь на авторитет другого человека*.) Убежденность М. в идеях свободы и сословного равенства людей явила собой перспективнейшую компоненту эволюции идеала человеческого достоинства в рамках европейского менталитета: фраза М. *души императоров и сапожников скроены на один манер* использовалась как эпиграф *Газеты санкюлотов* в 1792. По мнению М., *вся мудрость и все рассуждения в нашем мире сводятся в конечном итоге к тому, чтобы научить нас не бояться смерти... Предвкушение смерти есть предвкушение свободы. Кто научился умирать, тот разучился рабски служить*. *Опыты* М. явили собой творческую процедуру метафорического соединения мира настоящего и мира прошлого с одновременным новаторским экспериментом бессюжетного художественного *беспорядка*. (По замечанию С.Аверинцева, *будучи в значительной степени платоническим по типу своего вдохновения, Ренессанс, в общем, избегал формализованного порядка. Темы *Опытов* Монтеня по своей широте могут показаться своего рода разрозненной энциклопедией; нельзя, однако, зная Монтеня, вообразить, чтобы он пожелал увидеть разрозненное собранным. Так вот, если проводить классификацию по вышеназванному признаку, энциклопедисты, видевшие в том же Монтене своего предшественника, довольно неожиданно оказываются вовсе не в его обществе, но в обществе ненавистных им создателей средневековых схоластических сводов, какими были, например, Винцент из Бове, автор *Великого зерцала*, или Фома Аквинский с обеими своими *Суммами*.) Они оказались, видимо, первым в христианской Европе светским прецедентом создания высокоэвристичного ризоморфного (см. Ризома) гипертекста в силу глубинной укоренности в сопряженной культурной традиции используемой М. символики наряду с узнаваемостью в интеллектуальных кругах личностного ряда ассоциаций. Мысль М. о том, что *эта книга создана мной в той же мере, в какой я создан ею* (см. Автор), была подхвачена Вольтером: *Прекрасен замысел Монтеня наивным образом обрисовать самого себя, ибо он в итоге изобразил человека вообще*. Известна увлеченность текстом *Опытов* М. многих лучших представителей европейской культуры и просвещения: у Шекспира обнаружено более 700 фрагментов из этого сочинения; навсегда покидая Ясную Поляну, Л.Н.Толстой взял с собой томик М.; увлекались М. Г.Флобер, А.С.Пушкин и др. Одной из *вечных истин* европейской культуры стала мысль М., предвосхитившая заключительные строки эпопеи *В поисках утраченного времени* М.Пруста: *И что толку становиться на ходули, ведь и на ходулях нам придется идти своими ногами. И на возвышеннейшем из тронов мира мы будем восседать на собственном седалище, и ни на чем другом*.